Лекция «Производство «(не)нормальных» идентичностей» из серии «Половое воспитание» портала 34Mag.net.

Обычно, говоря о «норме», мы апеллируем к чему-то незыблемому и объективному, к некоторой окончательной и ниспровержимой истине, которой необходимо подчинить все то, что ей не соответствует. Так функционирует и сексуальная норма — мы считаем нормальными и естественными определенные сексуальные практики, влечения и идентичности, а другие считаем недопустимыми. Вопрос в том, почему мы это делаем?

В этой лекции речь пойдет о производстве социальной нормы в отношении сексуальности. Чтобы не говорить слишком общо, я сфокусируюсь на гомосексуальности и том, почему мы считаем ее нормальной или ненормальной, но в основном речь пойдет о понятии «нормы» как таковом.

И в самом начале также следует сделать отсылку к первоисточнику идей, о которых идет речь — французскому философу Мишелю Фуко и его «Истории сексуальности». В середине прошлого века он не только продемонстрировал, насколько изменчивы были представления общества в отношении сексуальной нормы, но также высказал собственное видение того, как эта норма производится — Фуко называл это властными отношениями.

Представьте себе двух участников дебатов, которые в присутствии некоторой аудитории спорят относительно какого-либо острого вопроса и имеют принципиально различные позиции. Аргументы каждого из участников могут показаться аудитории убедительными или не убедительными. Кроме того, каждый из них обладает определенными преимуществами или недостатками. Например, авторитетом — ученого или публичного деятеля. Или же силен в риторике и способен выгодно представить свою точку зрения. И т.д. Аудитория при этом, конечно, тоже не белый лист бумаги и имеет некоторый исходную позицию. После этих дебатов каждый из слушателей и даже сами участники так или иначе трансформируют эту исходную позицию — либо координально изменяют свой взгляд на проблему, либо упрочиваются в своей правоте, либо впадают в фрустрацию от множества противоречивых вопросов, и т.д.

Получается, что некоторая идея, выраженная в речи, в действии, в произведении искусства и т.д. создает определенный дискурс.

А теперь давайте постепенно умножим масштабы этой дискуссии, отдаляясь от этой небольшой аудитории до масштабов города, страны, региона и всего мира. Речь идет уже не о двух участниках,  а о множестве.

Каждый человек так или иначе является участником дискуссий относительно различных вопросов. Придерживаясь определенной позиции, он воспроизводит дискурс, выражающий эту позицию, тем самым усиливая его. Другие люди поддерживают множество альтернативных дискурсов, которые сталкиваются и взаимодействуют между собой, корректируя, усиливая, уничтожая друг друга и производя новые дискурсы. Причем в этом процессе, конечно, участвуют не только индивиды, но и целые социальные интитуты.

Например, если я придерживаюсь определенной институцианализированной религии, я передаю часть своей силы — этой дискурсивной власти, церкви или другому религиозному институту. И благодаря этому вырастает авторитет этого института: церковь говорит не просто от своего имени, но и от имени всех, кто верит ей и поддерживает ее. И заявляя определенные позиции, она непременно апеллирует к верующим, к апологетам конкретной религии. Чем больше верующих — тем сильнее дискурсивная власть церкви. Но люди, конечно, не единственный источник власти — власти дискурсивной, в данном случае. Например, та же церковь может пользоваться поддержкой государства или иметь широкий доступ к медиа, что также будет усиливать ее дискурс.

Церковь — это только один из из примеров. Школы, университеты, общественные и политические организации, государство в целом, медиа, научные институты, различные сообщества, поп-звезды, в конце концов — все они включены в этот процесс. Все мы включены в этот процесс.

И, конечно, дискурс не нейтрален. Слова не остаются словами. Они имеют действие. Сегодня мы сходимся во мнении, что геем быть плохо, завтра не принимаем геев на работу и запрещаем «пропаганду гомосексуализма», а послезавтра строим лагеря. Слова вполне себе действенны. Дискурс имеет действие. И то, что мы называем нормой — есть ничто иное как производное действие определенных дискурсивных практик. Поэтому представления о том, что нормально и ненормально так изменчивы во времени и различны в пространстве.

Мы как индивиды и общество в целом живем в этом постоянном процессе производства, воспроизводства и продуцирования новых дискурсов. Мы живем в мире постоянного циркулирования идей, которые определяют нас и наш взгляд на вещи. Но также и наши взгляды определяют доминирующие в обществе дискурсы.

Таким образом, социальная норма представляем собой ту позицию, идею, взгляд, который произведен столкновением существующих дискурсов — то есть разнообразных взглядов и позиций по данному вопросу, в данный момент. Социальная норма — это своеобразный «компромисс»  существующих в данной время в данной среде представлений о нормальном и ненормальном.

Иными словами, «норма» напрочь лишена объективности. Не существует одной единственной для всех «нормы», как не существует одной — окончательной и бесповоротной истины.

В качестве примера, я предлагаю посмотреть как функционируют некоторые из тех дискурсов, которые производят в наше время нормирование — скажем широко, ЛГБТК-сексуальности.

Пожалуй, последним существенным сдвигом в этом процессе стали законы о запрете «пропаганды гомосексуализма», которые представляют собой властный дискурс государства. Почему государства? Потому что нормирование в данном случае производится через принятие соответствующих законов.

Исследованию этих законов с позиций дискурс-анализа посвящено одно из моих исследований — за подробностями можно обратиться непосредственно к нему. Для нас сейчас важно лишь то, что эти законы объявляют гомосексульность, бисексуальность и трансгендерность «неравноценными» гетеросексуальности. Именно слово «неравноценные» используется в этом дискурсе. И вместе с тем закон налагает запрет на их «пропаганду». Чтобы бы не подразумевалось в данном случае под «пропагандой», сам факт запрета чего-либо предполагает негативную оценку явления.

То есть в этих законах гетеросексуальность устанавливается в качестве единственной сексуальной нормы, а гомо- и бисексуальность патологизируются и выводятся за рамки нормы. Отдельная история заключается в том, что они умудрились в одном ряду объявить ненормальной еще и трансгендерноть — что, как известно, имеет отношение к гендерной идентичности, а с сексуальной ориентацией непосредственно никак не связано. Но на фоне общей безграмотности этих законов данная проблемы не выглядит столь уж существенной ошибкой.

Так вот такое нормирование сексуальности рождает очень сильный дискурс. В отношении ЛГБТК — дискурс, конечно, негативный, можно сказать гомофобный. Свою силу этот дискурс приобретает как раз за счет того, что создается он государством как институтом и выражается в форме закона. Хотя по сути, для обоснования этих запретов законодатели лишь апеллируют к неким «традиционным ценностям» и на этом ставят точку. Что это за ценности, каких времен, и откуда они взялись — никто не поясняет.

А если обратиться к исследованиям, то можно узнать, что в этом регионе взгляды в отношении сексуальности были довольно свободными. Даже большевики, например, до сталинского террора гомосексуальность никак не приследовали. Постоянно с осуждением гомосексуальных отношений выступала разве что церковь. Да и сейчас она вносит существенный вклад в этот дискурс.

Что происходит далее? Этот гомофобный дискурс постоянно подкрепляется высказываниями политиков и воспроизводится медиа. Сам термин «пропаганда гомосексуализма», уже несущий в себе негативную оценку гомосексуальности», приобретает широкое использование. И все это, конечно, приводит к доминированию гомофобных настроений как в публичном дискурсе, так и в бытовом.

То, что Фуко писал в отношении викторианских запретов в отношении сексуальности, верно и по отношению к современным запретам: запрет не способен прервать дискурс — он лишь усиливает его, заставляет его звучать с новой силой и по-другому.

Именно так и произошло, например, в случае с российскими законами о запрете «пропаганды гомосексуализма». Непонятно, что именно люди вкладывают в это понятие, но очевидно, что с принятием этих запретов об ЛГБТК-сексуальности начали говорить только больше. Благодаря этому запрету вопросы об ЛГБТК заняли особое место в актуальной повестке дня. А обострение гомофобии — теперь уже на государственном уровне, вызвало усиленное ей противодействие.

Но, следует отметить, что дискурс нормализации гомосексуальности работает точно также. Когда какой-нибудь условный Милонов или Мизулина говорит: «Ты — гей/лесбиянка и поэтому ты — ненормальный», желание возразить и начать доказывать обратное с тезисом «гомосексуальность — это нормально» кажется естественным и логичным. Но следует понимать, что возражая таким образом, мы включаемся в процесс производства этой самой «нормы» или, правильнее сказать, нормативности.

Во-первых, следует остановится на дискурсе «Bord this way» — то есть идее о том, что геями, лесбиянсками, бисексуалами, трансгендерными людьми не становятся, а рождаются. «Я такой, каким я родился. Если я таким родился, то что в этом может быть ненормального?». Этот дискурс тоже производит социальную норму, и тоже апеллирует к некоторой незыблемой и окончательной истине. Однако чем подкреплена эта «истина»? Откуда мы знаем, рождаются геями или становятся?

Аргумент о том, что «я так чувствую» очевидно, слабый. Он принимается на уровне самоидентефикации, однако отнюдь ли может говорить за природу гомосексуальности в целом.

Тут также часто можно встретить апелляции к науке. Однако наука тоже не обладает ни монополией на истину, ни объективностью. В прошлом наука признавала гомосексуальность болезнью, а психиатрия бралась ее лечить. И если сейчас наука это опровергает, можем ли мы быть уверены, что сегодняшнее знание, которое она предлагает взамен, представляет окончательную истину и никогда не будет опровергнуто? Можем ли мы отрицать субъективность ученых и связь науки с политикой? И если нет, то как можно говорить об объективности научного знания?

Важно также и то, что в процессе нормализации гомосексуальности за бортом того, что считается «нормальным» неизбежно остаются некоторые другие — возможно, менее распространенные, сексуальности и идентичности.

Например, даже в нашем регионе, на постсоветском пространстве гомосексуальность является социально и политически видимой идентичностью. И причиной тому, конечно, большое число людей, которые 1) идентифицируют себя как гомосексуалов и 2) что называется, совершают каминг-аут. И вместе с тем видимость, например, трансгендерных людей, крайне мала.

Поэтому, подыскивая гомосексуальности уютное место в группе «нормального» большинства и не проблематизируя при этом само понятие «нормы», мы не способствуем снижению стигмы в отношении других сексуальностей и идентичностей — в том числе, например, трансгендерности.

Критика понятия сексуальной нормы выражается в частности в идее квирнесс, в идентичности квир. И можно заметить, что аббревиатура ЛГБТ сейчас все чаще трансформируется в ЛГБТК. К этой концепции подходят с различных точек зрения, но по сути она выражает идею принципиальной инаковости, уникальности каждого человека и проблематизирует категорию идентичности саму по себе.

Я бы назвал квир — идеологией. Идеологией, которая ставит под сомнение категории пола, гендера и сексуальной ориентации, а также идею устойчивой сексуальной идентичности в целом и в связи с этим проблематизирует понятие «нормального». Что, кстати, снова должно навести на мысль, а действительно ли мы рождаемся такими, какие мы есть?

Идеология квир тоже производит социальное нормирование, утверждая, что все мы разные, уникальные, изменчивые и у каждого своя неповторимания сексуальная идентичность. И если любая идентичность нормальна, то теряется сама категория нормы, потому что нормальное может быть лишь противопоставлено ненормальному. Оно не может существовать само по себе.

Важно отнестись к вброшенному мною дискурсу критично. Очевидно, что квирнесс тоже не является панацеей, потому что не существует единственной истины. И вряд ли мы вместе или каждый по индивидуальности сможем когда-либо искоренить категорию «нормы», поскольку она очень сильно укоренилась в культуре. И вовсе не факт, что это нам действительно нужно. В чем мы действительно нуждаемся, так это в критическом осмыслении того, что мы считаем «нормальным» и тем более того, что нам предлагают считать «нормальным».

И тут мне хотелось бы еще раз вернуться к Фуко, чтобы замкнуть круг понятий, которые я использовал.

Во-первых, существуем мы с вами — общество, частью которого является каждый. Каждый из нас производит и воспроизводит определенные дискурсы, которые объединяются между собой и сливаются в более сильные.

Происходит это в частности благодаря тому, что мы инвестируем свои силы, время, ресурсы, власть в некоторые институты — государство, учреждения образования, церкви, медиа, общественные и политические организации и т.д. Все эти институты тоже производят или воспроизводят определенные дискурсы.

Мы, равно как и все эти институты, существуем в пространстве дискурсов, взаимодействующих между собой, определяющих и переопределяющих друг друга. Иными словами, мы живем в пространстве высказанных или выраженных идей, убеждений, суждений, взглядов и т.д.

Эти дискурсы кроме прочего производят также и социальное нормирование — в том числе, определяют представления о «нормальной» и «ненормальной» сексуальности. Это представление о «норме» в форме сильного доминирующего дискурса, образованного сложением всех противоречивых позиций и суждений, возвращается снова к нам — например, в виде социальных предписаний.

Но мы помним, что исходно мы же их и породили. А потому в наших силах их переосмыслить и изменить. Мы определяем дискурсы, а дискурс определяют нас.